Человек на дне ямы.

Один человек поехал ночью на стройку. И чего он туда поперся? Поехал на стройку и упал в яму. Веселенькая история.
И вот очнулся он в этой яме, грязный весь, побитый, захотел отряхнуться и встать, да не смог - ноги сломаны. Обе, правая и левая. Причем, нехорошо сломаны, неудачно. Вывернуты наружу, одна в колене, а другая - в голени. Но это еще ничего, ерунда; черт с ними, с ногами, срастутся как-нибудь. Другое плохо: в этой яме строительный мусор был насыпан, доски, проволока, хлам всякий, железяки какие-то, гвозди, бетона куски. И вот человек, падая, лицом угодил прямо в эту свалку. Шлепнулся, и глазом-то на арматурину одну и накололся.
Лежит человек в яме, очнувшись, и пытается сообразить, что это с ним такое приключилось.
"Где я? Что же это такое? И не встать даже. Ноги. О, господи! Во рту песок, выплюнуть надо. И как-то плохо видно вокруг. Может, это грязь в глаз набилась?"
И он закрывает тот глаз, который еще различает что-либо, и открывает второй, которого уже нет. Темнота. И в тьме кромешней, на дне ямы, этот человек вдруг начинает видеть выколотой зеницей. И прямо перед собой на изогнутом металлическом пруте различает око, висящее, словно сопля на мизинце. Парадокс: невозможно смотреть на мир глазом, которого нет, и при этом лицезреть что-либо. Но упавший в яму, нарушая законы природы, видит.
Человек этот, конечно же, не верит всему, с ним происходящему. "Господи, ну так не бывает. Я сплю и вижу страшный сон. Все это невероятно и потому - неистинно. Подобное может, разумеется, случиться с кем угодно. С любым, в принципе. Но только не со мной. Со мной это - исключено. Я - один на земле. У меня другие конечности, другая голова, другие чувства и другие мысли, чем у всех тех, которые не-Я. Я - иной. Я - уникален! И как уникальное существо, я не могу лишиться глаза, или потерять ногу! Это - чушь несусветная! Я в это не верю!"
И он закрывает глаза, оба, разумеется, глаза, правый и левый, в твердой уверенности, что проснется утром в теплой постели и ужаснется чудовищному сну своему. И так лежит человек на куче строительного мусора в забытье некоторое время, пытаясь обмануть себя и окружающую действительность. А между тем, сна нет. Зато есть реальность. Дикая, абсурдная, невероятная, фантастическая явь, в которой несчастный этот, со сломанными ногами и вытекшим оком, валяется как собака в яме на черт-знает-какой стройке.
Он открывает зрачок и осознает, что сновиденья нет и в помине. И как подтверждение безумной реальности, приходит боль. Режущая. "Ааа-а-а-ааа", - кричит человек безгласно ртом, забитым песком. "Помогите, спасите! Люди! Кто-нибудь!" И так он орет весьмо продолжительно. Пока не заходится рванным кашлем.
По прошествии некоторого времени у лежащего в яме вырабатывается какая-то странная аппатия ко всему кругом происходящему. Человек опрокинулся навзничь и глядит в одну точку, ничего не соображая. Крик истощил его. Теперь ему уже на все наплевать. У человека - ступор. Найди его в эту минуту санитары "скорой помощи", он остался бы недоволен их вмешательством. Зачем, подумает он, они потревожили меня? "Дайте мне, бога ради, умереть спокойно. Подите прочь. Ваша навязчивость мне неприятна. Я не хочу ничего."
И вокруг валяющегося на дне расстекается пустота, пахнущая строительной пылью и кровью. Сколько он так пролежал? Может три часа, а может минуту. Неведомо. Время, которое, как полагают некоторые, подчинено людям только потому, что у каждого из них есть наручные часы, течет всякий раз по-разному, в зависимости от внутреннего хронотопа каждого. По мнению человека со сломанными ногами и выбитым глазом, он пролежал вечность. Мир вокруг него остановился и, не двигаясь, в изумлении глядел на него. Мир ждал действий человека и его поступков. "Ааа-а-а-ааа", - завопил человек в мир, и последний кинулся прочь и занялся своим обычным делом. И тут, словно бросая вызов сумасшедшему бытию, человек решил победить судьбу оружием абсурда - он снимает грязной рукой соплю-зеницу с арматуры и вставляет око обратно в пустую глазницу.
Вот так! Он вставил глаз в дырку на лице и кровавое месиво оттуда не вывалилось! Человек перестал чувствовать боль. Он потрогал совершенно бесстрастно концы вылезшей кости и стряхнул с выломанного колена песок. Он чувствует удивительную силу, он готов встать на ноги, как ни в чем не бывало, и сплясать тут назло всем. Джигу, краковяк или яблочко. Переломы - тьфу, слепота - ерунда.
Он не знает, что когда пройдет шок, тогда боль скует движения, свяжет волю, раздавит мнимое хладнокровие. Да и откуда ему знать? Не каждый день попадаешь в яму. Человек пробует встать, он пытается вылезти наружу. Тщетно. Еле-еле поднявшись, он теряет сознание от боли и валится лицом вниз.
"Могу ли я перехитрить судьбу-злодейку, подложившую мне такую свинью? Стиснуть зубы, представить, что я - Маресьев, или - советский партизан, брошенный сюда фашистами, никарагуанский повстанец, перехитривший безжалостные эскадроны смерти. Революция или смерть. Венсеремос. Команданте Че, ползущий по степям Боливии с отрубленными кистями. Павка Карчагин. Сергей Лазо. Зоя Космодемьянская. Молодогвардейцы. Народовольцы. Декабристы. Джордано Бруно, плюющий из костра на выбритые тонзуры. И так и далее. В глубь веков в поисках образа бесстрашного героя. До Сенеки, Сократа и Сцеволы. Тысяча чертей, я сдохну, но выберусь отсюда! Мужик я, или - тряпка?"
Впрочем, бравада его скоро сменяется величайшим унынием. "Честно говоря, хрен я отсюда выберусь. Неужели никого рядом нет? Господи! Сегодня только пятница! А может уже суббота, может я валяюсь тут уже сутки? Сейчас из ног вытечет вся кровь и я умру. Это только в кино герои бегут галопом с простреленными ногами. На самом деле, реальность куда как сложнее: невозможно быть героем все время. Через несколько часов вместе с кровью из меня уйдет жизнь". Глазная сопля валяется в песке. Зачем, думает он, я трогал глаз? "Опытный хирург мог бы заморозить его в специальном чемоданчике, а потом - вставить обратно, сшить глазные нервы, соединить мышцы и я снова смотрел бы на мир двумя очами. Господи, какой же я идиот! Интересно, а какова величина пенсии по потере зрения?"
Затем к человеку начинают приходить еще более мрачные мысли. Ругательные мысли. "Что, наворовался? - зло думает он, - Мудак, какого хрена ты поехал сюда? Натырил рубероид на свою сраную дачу? Дурак. Ну, дурак! Другие умеют, ты - нет. Ты по жизни такой. Теперь подыхай здесь. Жалко только, что не проломил себе голову и не окочурился сразу. Родные, конечно, удивятся несусветно - поехал на стройку. Зачем? Неужели красть материалы для постройки домика в деревне? Упал в яму и сдох на следующий день. Позорище какое! О, господи!"
И человек начинает плакать. Он скулит. Он воет. Он рыдает во весь голос. Ему жалко себя. Горько, что таким глупейшим образом он превратился в инвалида. В калеку, вроде тех несчастных, что передвигаются по вагонам метро, выпрашивая милостыню. До него вдруг со всей очевидностью доходит, что приключилось! И человек уже не просто рыдает, он кричит! Ему не стыдно плакать и кричать, он имеет на это право. Не каждый день теряешь глаз. Он орет благим матом. "Ааа-а-а-ааа!" У человека, лежащего на дне ямы на стройке, начинается истерика.
Вдруг крики его прекращаются. Только боль остается. Колющая в глазу, режущая в голени и ноющая в колене. Чудесные звуки раздаются под ухом человека. Нежный, ласковый голосок тихонечко поет какие-то псалмы.
- Кто здесь?
- Это я, бог.
- Бог, зачем ты подарил мне столько боли?
- Ты виноват сам, ты поехал воровать.
- А ты, бог, можешь доказать, что я ехал именно воровать? А не гулял тут просто так? И где это там в твоих божественных книгах положено, что за мелкую кражу человеку надо непременно глаз выкалывать и ноги ломать?
- Я не для того на небе сижу, чтобы доказывать чего-либо. - Ты там просиживаешь задницу, вроде наших министров?
- Не хамите Богу, умирающий.
- Ах ты тварь! Мне, знаешь ли, уже наплевать на все ровным счетом, поэтому я могу тебе, гад, хамить и грубить сколько влезет. Я в тебя вот ни на столько уже не верю. Ни капельки. Если ты не можешь, сволочь, все как было, обратно сделать, тогда ты мне и не бог. Срал я на тебя.
- Зачем же ты так? А вдруг я все верну обратно?
- Ни хрена ты не вернешь. Я тебя знаю, скотина ты этакая.
- Ты лукавишь, человек. Ты говоришь, говоришь, а сам-то надеешься. И это - хорошо. Значит, и ругаясь, ты не потерял еще веры. Молись, человек, и благодать сойдет на тебя.
- Засунь свою благодать себе в задницу! - Очень приятно. И не стыдно тебе так разговаривать с богом?
- Я, знаешь, вот что тут подумал? Я думаю, зря они тебя с большой буквы пишут. Они говорят тебе - "Бог". А ты - просто "бог". Как - собака, или кролик. "Бог" с большой буквы может говорить только тот, кто говорит - "Человек" с большой буквы. И это свидетельствует о том, что у каждого свой бог; сколько людей на земле, столько и богов. А все остальное - от лукавого.
- Ересь это, батенька.
И тут человек вздрагивает и смотрит кругом: "Где это я? Что я тут делаю? Ах да, я же - упал в яму, и теперь благополучно здесь подыхаю. У меня нет глаза и сломаны ноги. Почему нельзя ничего сделать? Мы живем в такой век, когда возможно, в принципе, все. Люди летают в космос и гуляют по Лунной поверхности. Но вот вытащить одного человека из ямы - человечество, увы, не в силах. Как же так? Неужели я не заслуживаю твоего внимания, мир? Неужто я безразличен тебе, вселенная? Тогда пусть все сдохнут. Все. Пусть раздавит вас астероидом, люди. Пусть придет к вам болезнь, и скосит ваши жизни, как сделала это со мной судьба. Судьба-гадина. Судьба-сука. Судьба-тварь".
- Ты еще здесь, господи?
- Я всегда рядом.
- Господи, помоги мне! Мне больно.
- Исповедуйся, сын мой.
- Не такой помощи прошу я у тебя.
- Видишь ли, сын мой…
- Интересно, а кто твой исповедник, самонадеянное ты существо? Вот потому, ты и творишь такое беззаконие, что у тебя нет исповедника. Это - божественная вседозволенность. Нет на тебя управы, господи.
- Хочешь, я исповедуюсь тебе?
- Мне тошно тебя слушать, старый хрыч. Я не желаю тебя исповедовать. Убирайся прочь. Только убей меня напоследок, чтобы я не мучился, ибо я устал от такой жизни. - Я отпускаю тебе грехи твои.
- А я отпускаю тебе твои. Теперь убей меня, ибо мне жить - больно.
Наконец богу надоела вся эта тягомотина, и он послал вниз ангела. Посланец всевышнего спустился вниз и прекратил мучения несчастного ударом ангельского жезла.

Конец.

Этот человек пролежал в яме сутки ровно. Нашли его в воскресенье, сторож увидел. Только в "скорую" или милицию сторож докладывать не стал. Надо это ему больно, подумал. Пошел он в вагончик свой и позвонил прорабу: Приезжай, говорит, тут тебя сюрприз ждет. Уже темно стало, когда прораб злой пожаловал.
- Че стряслось, Иваныч? - спрашивает.
- Пойдем, - говорит сторож, и заговорщицки подмигивает, - я тебя щас обрадую, фокус покажу. Гляди, кого я тут тебе словил. Долго я его, суку, караулил. Он за мою проволоку зацепился, и харей вниз. Вон туда смотри, в угол. Щас я его палкой потыкаю. Это тот, который в воскресенье с подвала шурупы и краску унес. А в прошлый месяц - доски, плитку и рубероид стырил. У-у, тварь-подлюка.
- Живой? - прораб спрашивает.
- Шевелится, вроде. Когда в ноги тыкаю. Они у него сломаты.
- Ты никому ничего не говорил? В милицию не звонил?
- Да нет, конечно.
- Ну и не будем. Они его, Иваныч, отпустят. А он над нами еще и смеяться будет. "Спасибо" скажет, - "Я у вас, мол, тут полстройки вынес, а вы мне "скорую" вызвали, спасибо, добрые люди, вот подлечусь малость, и остальное сопру".
- Как пить дать, отпустят, знамо дело. Милиция сейчас никудышная пошла.
- Ты мне вот что скажи, у нас известь негашеная осталась?
- Есть мешок. Только его надо сперва того...
- Дай-ка мне лом, - прораб говорит. Да извести принеси.
- Ты ему в кумпол вдарь. Прораб подошел к яме, посмотрел внимательно по сторонам, и несколько раз ударил ломом вниз, в человека, в голову его, словно Георгий Победоносец, убивающий змия. Сторож привез на тележке мешок негашеной извести. - У нас на даче тоже вот двух бомжей закопали. Поймали и закопали. Они люминий крали.
Сторож и прораб взрезали мешковину, и известь вниз на труп и ссыпали. Опосля водой залили. Потом взяли две "Улыбки", двести пятьдесят докторской, баклажанной банку, а хлеба - не стали брать, у Иваныча был. Выпили вино в сторожке и поклялись страшной клятвой, что никогда и никому не расскажут, что тут давеча в яме произошло. Слово крепкое друг другу дали.
Вот и все, собственно.

02.02.02