Два-Три. Выставка «книги художника», посвященная Велимиру Хлебникову

20 октября — 17 ноября 2006 года

Выставочный зал Свердловской областной универсальной библиотеки имени В.Г. Белинского

Культурный центр библиотеки им. В.Г. Белинского представил новый проект из серии «книга художника», на сей раз — посвященный Велимиру Хлебникову, поэту, стоявшему у истоков русской футуристической книги, которая, в свою очередь, явилась образцом жанра для последующих поколений мастеров и, в частности, для участников кураторского триумвирата — Андрея Суздалева, организатора «Издательства ALCOOL» (Москва), Евгения Стрелкова, входящего в объединение литераторов и художников-графиков «Дирижабль» (Нижний Новгород), и Ивана Миньо, французского поэта-переводчика Хлебникова.

Выставка, в названии которой обыграна оппозиция «два-три» — противопоставление двухмерности страницы и трехмерности книги, включает в себя работы русских и французских художников: уникальные рукотворные книги и графические листы, созданные на избранные стихотворения поэта-будетлянина, а также инсталляции, воссоздающие в экспозиционном пространстве «главные» и «интимные» обстоятельства жизни Хлебникова.

Всех входящих в зал встречает разинутый чемодан, из его обнажившихся недр тянется звездным шлейфом невесомая мерцающая материя-паутина с запутавшимися в ней лоскутами — цветочными аппликациями и кувыркающимся человечком, взмывающим ввысь, поверх голов зрителей. «Вы куда? — На юг! Весна, тепло…». Как вспоминали друзья, Хлебников любил путешествовать, мог вдруг сорваться с места, без объяснения причин, и уехать. Чемоданчик захватывал с собой, перевозя в нем страницы рукописей: простое вместилище хлама поэту ни к чему, его чемодан — кладовая сердца (Э. Рено «Чемодан Велимира»).

«Мне мало надо!//Краюшку хлеба//И каплю молока//Да это небо//Да эти облака!», — признавался Хлебников в одном из своих самых минималистичных произведений. Описанная модель ВелиМира воплощается в полиграфическом изыске Александра Данилова. Хочешь — перелистывай страницу за страницей, хочешь — загляни в сквозное окно-колодец, проделанное в толще страниц и обнажающее книжную начинку, и тогда откроется сразу и звездное небо, и розовые клубящиеся облака, и разломанный ломоть хлеба, и — на самом дне — расплывающаяся молочная клякса.

Чуть поблуждав меж тумб и витрин с «книгами», попадаешь «В комнату Велимира Хлебникова» — так называется инсталляция Ф. Гета-Ливиани. В пустом пространстве набросано лишь несколько подушек, в чьей белизне отчетливо проявляются вышитые поэтические строки, словно черновики, набросанные беглым, мелким почерком. Художники прибавляют штрих за штрихом к хлебниковской биографии-мифологии — с поездками в неизвестность на крыше вагона, с наволочками, набитыми рукописями… Сам Хлебников зримо присутствует на выставке. Печатный пряник Михаила Погарского с рельефным оттиском-надписью по кругу: «Мне Вэ кажется в виде круга и точки в нем» — остроумная загадка-ребус, где зашифрованы имя-фамилия поэта.

«Non verbis sed rebus — «не словами, но вещами». Слово становится вещью, что неудивительно для выставки-посвящения Хлебникову. Его поэзия — воскрешение «умершей образности слова», «взрыв языкового молчания»; его время, самим же им для себя установленное — начало истории, самый момент имянаречения, когда каждое звучание наделялось живым смыслом; его стихия — свободное и раскованное словотворчество, вне диктата правил и норм. «Крылышкуя золотописьмом//Тончайших жил//Кузнечик в кузов пуза уложил//Прибрежных много трав и вер//«Пинь, пинь, пинь!» — тарарахнул зинзивер//, лебедиво!//, озари!» Строки про кузнечика скачут и обвиваются вокруг начертанного тушью иероглифа, сочиненного Юлией Безштанко (из серии «Жесты»). Нажим, отрыв, взлет, поворот — уверенные движения кисти очерчивают зигзаги, словно выделываемые скачущим насекомым. В этом художественном жесте — продолжение опытов по визуализации поэтического текста, ведомых в начале прошлого века Хлебниковым, Крученых и другими, близкими к их кругу поэтами и художниками, искавшими альтернативу нерасторопным буквам-закорючкам, растрачивающим смыслы попусту и не способным представить поэтический образ во всей его очевидности. Современные создатели «книги художника» расширяют способы воздействия на читателя-зрителя, задействуя все новые каналы восприятия: не только зрительные, но и слуховые (бамбуковая флейта Александра Трубецкова с нанесенными на нее фрагментами стиха Хлебникова — «Волге»), вкусовые (пресловутый пряник Погарского, где происходит буквальное прозевывание-прожевывание текста) и, естественно, тактильные.

Важно, что зритель оказывается не вовне, а внутри произведения, его настойчиво приглашают к игровой активности (недаром название выставки «Два-Три» вызывает аналогии с детской считалочкой). «Перевертень» Гюнель Юран, свиток с воспроизведенной на нем поэмой-палиндромом, необходимо повращать в руках, прежде чем стихотворная нелепица «мороз в узел, лезу взором» перестанет быть таковой, но на этом «секреты» не заканчиваются. «Перевертень», в конце концов, оказывается калейдоскопом с узорочной мозаикой из цветных стекол. Многочисленные книги-трансформеры, так называемые складни, также предполагают манипулирование зрителя с объектом. Таковы «Скрижали Хлебникова» Зинаиды Суровой — скрепленные веревками деревянные дощечки с текстами и росписями, то собирающиеся в объемную композицию, то образующие плоскостное панно с космогоническим сюжетом: «Будем связывать и укладывать слова, как на клинописных таблицах, как на горе Синай», — почти заклинает художница.

Обращение к детским забавам, играм в конструктор оказывается лишь промежуточным этапом в общем движении-возвращении к архаическим ритуальным формам. Михаил Погарский и Гюнель Юран пишут стихотворение Хлебникова веткой вербы, Андрей Суздалев рассчитывает диаграммы звучаний колокола, подбирая им графический эквивалент. В этих случаях возможности живого участия зрителя ограничены, ему остается лишь довольствоваться созерцанием документальных свидетельств нематериальных опытов — рассматривать факсимиле каллиграфии Погарского-Юран или исследовать руководство Юрия Гордона «Как читать стихи». Такие книги-объекты — принципиально непознаваемы и остаются «вещью в себе», достоянием личного опыта художника.

Светлана Булатова - ZAART