1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
             




          каталог  



5


Убаюкиваемая мягким ветерком и смехом детей, резвящихся на улице, я продремала весь день в гамаке, натянутом между двух деревьев. Я даже перестала ощущать аромат стирального порошка, смешанного с едким запахом креозола, которым Канделярия натирала каждый день полы, не считаясь с тем, грязные они или нет.
Я ожидала почти до шести часов. Затем, как просила Мерседес Перальта, я подошла к ее спальне и постучала. Никто не отвечал. Я тихо вошла в комнату. Обычно в это время она заканчивала прием пациентов, которые приходили к ней лечиться. Она никогда не принимала более двух посетителей в день. В свои плохие дни, которые были довольно часто, она вообще никого не принимала. На этот раз я хотела прокатить ее на своем джипе и прогуляться с ней по окрестным холмам.
- Это ты, Музия? - спросила донья Мерседес, вытягиваясь в своем низко подвешенном гамаке, закрепленном на металлических кольцах, вбитых в стены.
Я поздоровалась с ней и села на вторую кровать у окна. Она никогда не спала на ней. По ее словам, из этой кровати, несмотря на ее большие размеры, кто-то совершил фатальное падение. Ожидая, пока она встанет, я осматривала эту странно обставленную комнату, которая никогда не приводила меня в восторг. Вещи здесь были расставлены, по-видимому, с целеустремленным несоответствием. Два ночных столика у изголовья и основания кровати были завалены свечами и статуэтками святых и служили алтарями. Низкий деревянный платяной шкаф был выкрашен в голубой и розовый цвета. Он загораживал дверь, которая выходила на улицу. Я удивилась, что одежда доньи Мерседес - она никогда не носила ничего, кроме черного - висела повсюду, на крючках, на стене, за дверью, у изголовья и в ногах железной кровати, и даже на веревках, поддерживающих гамак. Хрустальная люстра, которая не работала, ненадежно болталась под потолком, сплетенным из тростника. Люстра была серой от пыли, и пауки оплели паутиной ее граненые призмы. На дверях висел отрывной календарь.
Скрестив пальцы на копне седых волос, Мерседес Перальта глубоко вздохнула и, спустив с гамака ноги, нашарила ими матерчатые сандалии. Она секунду посидела, затем подошла к высокому и узкому окну, выходящему на улицу, и открыла деревянную ставню. Она часто заморгала, пока ее глаза не приспособились к вечерним лучам, освещавшим ее комнату. Она внимательно посмотрела на небо, словно ожидая от заходящего солнца какое-то послание.
- Мы пойдем на прогулку? - спросила я.
Она медленно обернулась.
- На прогулку? - переспросила она, удивленно вскинув свои брови. - как мы можем идти гулять, когда меня ожидает какой-то человек.
Я раскрыла рот, уже готовясь сообщить ей, что к нам никто не приходил, но насмешливое выражение в ее усталых глазах вынудило меня замолчать. Она взяла меня за руку и мы вышли из комнаты.
На деревянной скамье у входа в комнату, где Мерседес Перальта лечила людей, приходящих за помощью, прижав подбородок к груди, дремал слабый и старый на вид мужчина. Почувствовав наше присутствие, он выпрямился.
- Я плохо себя чувствую, - сказал он слабым невыразительным голосом, взяв в руки свою соломенную шляпу и трость, лежащую рядом.
- Октавио Канту, - сказала Мерседес Перальта, предварительно пожав ему руку. Она подвела его к двум ступенькам в комнату. Я следовала за ними по пятам. Он обернулся и посмотрел на меня вопросительным взглядом.
- Она помогает мне, - сказала она. - но если ты не хочешь, чтобы она была с нами, она уйдет.
Он остановился на мгновение, нервно постукивая ногой. Его рот дважды кривился в улыбке.
- Если она будет помогать тебе, - прошептал он с трогательной беспомощностью, - я полагаю, что все будет хорошо.
Быстрым движением своей головы Мерседес Перальта указала мне на мой табурет у алтаря, затем помогла старику сесть на стул прямо перед высоким прямоугольным столом. Она присела справа от него, лицом к нему.
- Где же он может быть? - несколько раз пробормотала она, перебирая груду банок, свечей и сигар, сухих корней и обрезков ткани, разбросанных на столе. Она вздохнула с облегчением, найдя свой морской компас, который тотчас положила перед Октавио Канту. Ее взгляд пристально изучал круглую металлическую коробочку.
- Взгляни на это! - воскликнула она, подзывая меня подойти поближе.
Это был тот самый компас, на который она смотрела в первый день моего прихода. Стрелка, еле различимая сквозь матовое, сильно поцарапанное стекло, энергично двигалась взад и вперед, как бы одушевляемая какой-то невидимой силой, исходящей от Октавио Канту.
Мерседес Перальта использовала компас, как диагностический прибор только тогда, когда считала, что человек страдает скорее от душевного недуга, чем от естественной болезни. До сих пор я не могла определить, каким критерием пользуется она для различения этих двух видов болезней. По ее словам, душевный недуг мог проявить себя в форме ряда неудач или холода во всем теле, который в зависимости от обстоятельств мог определяться и как естественное заболевание.
Ожидая найти какое-то механическое приспособление, активизирующее стрелку, я на всякий случай изучила компас. И поскольку там ничего подобного не оказалось, я приняла ее объяснение за бесспорную истину: когда человек уравновешен, т.е. когда тело, ум и душа находятся в гармонии, стрелка не двигается вообще. Доказывая свое мнение, она поочередно ложила компас напротив себя, Канделярии и меня. К моему великому изумлению стрелка двигалась только тогда, когда компас был положен передо мной.
Октавио Канту, вытянув свою шею, близоруко щурился на инструмент.
- Я болен? - тихо спросил он, взглянув на донью Мерседес.
- Это твоя душа, - прошептала она. - твоя душа в великом смятении.
Она положила компас в стеклянный буфет, затем встала рядом со стариком и опустила обе руки ему на голову. Она оставалась в таком положении довольно долго, затем быстрыми, уверенными движениями провела пальцами по его плечам и рукам, быстро встала напротив него, ее руки счищали что-то вниз с его груди, ног, ступней. Она читала молитву, которая частично была церковным напевом, а частично заклинанием. По ее словам, любой хороший целитель знает, что католицизм и спиритуализм дополняют друг друга. Она поочередно массировала его спину и грудь в течение получаса. Давая минутный отдых уставшим рукам, она периодически встряхивала их энергично позади его спины. Она называла это сбрасыванием накопленной отрицательной энергии.
Отмечая конец первой части своего лечения, она топнула три раза о пол правой ногой. Октавио Канту непроизвольно вздрогнул. Она держала его голову сзади, сдавливая ладонями его виски, пока его дыхание не стало медленным и трудным. Бормоча молитву, она двинулась к алтарю, зажгла свечу, а затем и сигару, которую начала курить быстрыми ритмичными затяжками.
- Я должен рассказать это сейчас, - сказал старик, нарушая дымное безмолвие.
Напуганная его голосом, она начала кашлять до тех пор, пока слезы не покатились по ее щекам. Я забеспокоилась - не подавилась ли она дымом.
Октавио Канту, не обращая внимания на ее кашель, продолжал говорить:
- Я рассказывал тебе уже много раз, что трезвый я или пьяный, мне снится один и тот же сон. Я нахожусь в своей лачуге. Она пустая. Я чувствую сквозняк и вижу тени, снующие повсюду. Но при этом нет более собак, лающих на пустоту и на тени. Я просыпаюсь от ужасного давления, словно кто-то уселся на мою грудь; а когда я открываю глаза, я вижу желтые зрачки собаки. Они открываются все шире и шире, пока не поглощают меня...
Его голос угас. Задохнувшись, он блуждал взглядом по комнате. Казалось, что ему не совсем понятно, где он находится.
Мерседес Перальта бросила окурок на пол. Схватив сзади его стул, она быстро крутнула его так, что он оказался лицом к алтарю. Медленными гипнотическими движениями она начала массировать область вокруг его глаз.
Я, должно быть, задремала, так как обнаружила себя в одиночестве в пустой комнате. Я быстро огляделась. Свеча на алтаре почти сгорела. Вправо надо мной в углу, ближе к потолку, сидел мотылек величиной с небольшую птицу. У него были большие черные круги на крыльях, они пристально смотрели на меня любопытным взором.
Внезапный шорох заставил меня обернуться. У алтаря на своем стуле сидела Мерседес Перальта. Я приглушенно вскрикнула. Ее не было здесь минутой раньше, я могла присягнуть в этом.
- Я не знала, что ты здесь, - сказала я. - посмотри на этого большого мотылька над моей головой.
Я поискала глазами насекомое, но оно улетело.
В том, как она смотрела на меня, было нечто такое, что заставило меня содрогнуться.
- Я устала сидеть и заснула, - объяснила я. - и даже не узнала, что было с Октавио Канту.
- Он иногда приходит повидаться со мной, - сказала она. - я нужна ему, как спиритуалист и лекарь. Я облегчаю бремя, взваленное на его душу. - она повернулась к алтарю и зажгла три свечи. В мерцающем блеске ее глаз был цвет крыльев мотылька. - иди-ка ты лучше спать, - предложила она.

6


Когда я проснулась снова, я быстро оделась и выбежала в темный коридор. Вспомнив о скрипучих петлях, я аккуратно открыла дверь в комнату Мерседес Перальты и на цыпочках подошла к гамаку.
- Ты не спишь? - прошептала я, отводя марлю противомоскитной сетки. - ты все еще хочешь идти на прогулку?
Ее глаза медленно открылись, но она еще не проснулась и продолжала безмятежно всматриваться вперед.
- Я пойду, - наконец сказала она хрипло, полностью отбросив сетку. Прочистив горло и сплюнув в ведро на полу, она как бы наперекор себе прошептала: - я рада, что ты вспомнила о нашей прогулке.
Закрыв глаза и сложив руки, она помолилась деве и святым на небесах, индивидуально поблагодарив каждого из них за руководство в помощи тем людям, которых она лечила, а затем попросила у них прощения.
- Почему ты просишь прощения? - спросила я сразу же, как только она закончила свою длинную молитву.
- Взгляни на линии моих ладоней, - сказала она, положив свои руки мне на колени.
Указательным пальцем я очертила ясно выраженные "у" и "м", которые, казалось, были отштампованы на ее руках: "у" - на левой ладони, "м" - на правой.
- "У" означает вида, жизнь. "М" означает муэртэ, смерть, - объяснила она, произнося слова с преднамеренной выразительностью. - я была рождена с силой лечить и причинять вред.
Она подняла руки с колен и помахала в воздухе, будто собираясь стереть слова, которые произнесла. Она оглядела комнату, затем осторожно опустила свои худые ноги и сунула их в сапожки с дырами для пальцев. Ее глаза мерцали забавой, когда она расправляла черную блузу, и юбку, в которой спала.
Держась за мою руку, она вывела меня из комнаты.
- Разреши мне показать тебе кое-что, прежде чем мы отправимся на прогулку, - сказала она, направляясь в рабочую комнату. Она повернулась к массивному алтарю, который был целиком сделан из расплавленного воска. Все началось с одной свечи, объяснила она, ее пра-пра-бабушки, которая тоже была знахаркой.
Она нежно провела рукой по блестящей, почти прозрачной поверхности.
- Найди черный воск среди этих разноцветных полос, - подгоняла она меня. - это знаки того, что ведьмы жгли черные свечи, используя для вреда свою силу.
Бесчисленные полоски черного воска сбегали в цветастую кайму.
- Те, что поближе к верхней части - мои, - сказала она. Ее глаза блеснули странной свирепостью, когда она добавила: - истинная целительница является еще и ведьмой.
Проблеск улыбки мелькнул на ее губах, затем она продолжала рассказывать о том, что имя ее хорошо известно не только по всей области, но и людям, приходящим из Каракаса, Маракаибы, Мериды и Кумана. О ней ходят слухи за границей: в Тринидаде, Кубе, Колумбии, Бразилии и Гаити. У нее собраны фотографии, свидетельствующие, что среди этих людей были главы государств, послы и даже епископы.
Она загадочно взглянула на меня, а затем пожала плечами.
- Моя удача и моя сила были одно время бесподобными, - сказала она. - я растранжирила и то и другое, и сейчас могу только лечить. - ее усмешка усилилась, а глаза загадочно заблестели. - как продвигается твой труд? - спросила она с невинным любопытством ребенка. Но прежде, чем я отважилась на внезапную перемену темы, она продолжила: - сколько бы целителей и пациентов ты ни опросила, ты никогда не будешь изучать этот путь. Настоящая целительница должна быть сначала медиумом и спиритом, а затем ведьмой.

Ее ослепительная улыбка расцвела на ее лице.
- Не расстраивайся слишком, если в один из этих дней я сожгу твои исписанные блокноты, - сказала она небрежно. - со всей этой чепухой ты тратишь зря время.
Я забеспокоилась. Мне не очень понравилась перспектива увидеть свой труд горящим в пламени.
- Ты знаешь, что действительно достойно интереса? - спросила она и тут же ответила на свой вопрос. - результаты, которые идут дальше поверхностных аспектов лечения. Вещи, которые нельзя объяснить, но можно испытать. Здесь достаточно людей, изучавших знахарство. Они думали, что, наблюдая и записывая, можно понять то, чем занимаются медиумы, ведьмы и целители. Поскольку их невозможно разубедить, чаще бывает легче оставить их в покое - пусть делают, что хотят.
Но этого нельзя допустить в твоем случае, - продолжала она. - я не могу позволить тебе впустую тратить время. Вместо того, чтобы изучать знахарство, ты должна практиковать вызовы духа моего предка по ночам в патио этого дома. Не делай записей об этом, духи ценят время, затраченное на другое. Ты же видела. Заключать сделку с духами - значит закапывать себя под землю.
Воспоминания о женщине, которую я видела в патио, ужасно взволновали меня. Мне захотелось бросить все мои поиски, забыть о планах Флоринды и бежать отсюда, сломя голову.
Внезапно донья Мерседес рассмеялась; этот ясный взрыв смеха рассеял мои страхи.
- Музия, видела бы ты свое лицо, - сказала она. - ты была почти в обмороке. Среди прочего, ты еще и трусишка.
Несмотря на ее насмешливый тон, в ее улыбке чувствовалась симпатия и ласка.
- Я не могу принуждать тебя. Поэтому я дам тебе что-то такое, что понравится тебе - нечто более ценное, чем твои исследовательские планы. Присмотрись к жизни некоторых людей, на которых я укажу тебе. Я сделаю так, что они будут рассказывать тебе. Рассказы о судьбе. Рассказы об удаче. Рассказы о любви. - она придвинула свое лицо поближе ко мне и мягким шепотом добавила: - рассказы о силе и рассказы о слабости. Это будет дар тебе, данный, чтобы умилостивить тебя. - она взяла мою руку и вывела меня из комнаты. - идем на нашу прогулку.
Наши шаги гулко отозвались эхом на тихой, пустынной улице с высокими бетонными тротуарами. Проходя мимо сонных домов, Мерседес Перальта заметила, что во времена, когда она была юной знахаркой, ее дом - самый большой на улице - уединенно стоял на окраине.
- Но сейчас, - сказала она, очертив широким жестом руки полукруг, - кажется, я живу в центре города.
Мы свернули на центральную улицу и дошли до рыночной площади, там присели на скамью лицом к статуе боливара на коне. По одну сторону площади высилось здание муниципалитета, на другой стороне стояла церковь с колокольней. Большую часть старых домов снесли, заменив их современными строениями. Однако там, где старые здания еще уцелели, с их коваными чугунными решетками, с красной черепицей на крышах, серых от времени, с широкими карнизами, которые позволяли дождевой воде свободно стекать подальше от ярко окрашенных стен, - они придавали центру города своеобразный колониальный шарм.
- Этот город здорово изменился с тех пор, как на башне ратуши починили часы, - задумчиво сказала она.
Она объяснила, что давным-давно, как бы в отместку за приход прогресса, башенные часы вдруг остановились на двенадцатичасовой отметке. Местный фармацевт, увидев это, починил их и, словно по мановению волшебной палочки, улицы уставили фонарными столбами, а на площади устроили фонтаны, чтобы газоны оставались зелеными круглый год. Раньше каждый знал, что было событие, повсеместно изменившее индустриальные центры.
Она на секунду остановилась, переводя дыхание, затем указала на застроенные лачугами холмы, окружавшие город.
- Вот так хижины переселенцев создавали город, - добавила она.
Мы встали и пошли в конец центральной улицы, туда, где начинались холмы. Лачуги, сделанные из гофрированных металлических листов, упаковочных ящиков и листьев картона, едва держались на крутых склонах. Владельцы хибарок, выходящих поближе к городским улицам, нахально крали электричество от фонарных столбов. Изолированные провода были примитивно замаскированы цветными лентами. Мы свернули с улицы в переулок и наконец пошли узкой тропинкой, извилисто ведущей к одинокому холму, на который переселенцы еще не претендовали.
В воздухе, все еще сыром от ночной росы, пахло диким розмарином. Мы взобрались почти на вершину холма, к одиноко растущему дереву, и там уселись на сырую землю, покрытую мелкими молодыми маргаритками.
- Ты слышишь море? - спросила Мерседес Перальта.
Легкий ветерок резвился в кудлатой кроне дерева, разбрасывая россыпь мелких золотых цветов. Они, словно бабочки, кружась, опускались на ее волосы и плечи. Ее лицо было залито безмятежным спокойствием. Она слегка раскрыла рот, обнажив несколько зубов, желтых от табака и возраста.
- Ты слышишь море? - повторила она, скосив на меня сонные, слегка затуманенные глаза.
Я сказала ей, что море слишком далеко, за горами.
- Я знаю, что море далеко, - тихо сказала она. - но в этот ранний час, когда город еще спит, я всегда слышу шум волн, гонимых ветром. - закрыв свои глаза, она прислонилась к стволу дерева.
Утреннюю тишину развеял рев грузовика, мчащегося вниз по узкой улочке. Я не поняла, был ли это португальский пекарь, доставлявший свои свежевыпеченные булочки, или полиция, подбиравшая последних пьяниц.
- Посмотри, кто это, - подбодрила она меня.
Я спустилась на несколько шагов вниз по тропинке и увидела старика, выходящего из зеленого грузовика, который остановился у подножия холма. Его пиджак свободно болтался на сутулых плечах, а голову скрывала соломенная шляпа. Почувствовав, что на него смотрят, он поднял глаза и помахал своей тросточкой, приветствуя меня. Я помахала ему в ответ.
- Это старик, которого ты лечила прошлой ночью, - сказала я ей.
- Вот же везет! - прошептала она. - позови его. Скажи ему, чтобы он шел сюда. Скажи ему, что я хочу его видеть. Мой дар тебе начинается.
Я сбежала вниз, туда, где остановился его грузовик, и попросила старика подняться вместе со мной на холм. Он без слов последовал за мной.
- Сегодня собак не было, - сказал он Мерседес Перальте вместо приветствия и сел рядом с ней.
- Я открою тебе тайну, Музия, - сказала она, жестом пригласив меня сесть напротив. - я - медиум, ведьма и целитель. Из этой троицы мне по нраву второе, так как ведьма имеет особый способ понимания таинств судьбы. Почему так случается, что некоторые люди становятся богатыми, удачливыми и счастливыми, когда другие находят только трудности и боль? Что бы ни означали эти вещи - это не то, что ты называешь судьбой; она - нечто большее, более таинственное, чем это. И только ведьмы знают о ней.
Ее черты лица на секунду напряглись с выражением, которое я не уловила, так как она повернулась к Октавио Канту.
- Некоторые люди говорят, что мы рождаемся с нашей судьбой. Другие утверждают, что мы создаем нашу судьбу своими поступками. Ведьмы говорят, что ни то, ни другое не верно, и что нечто большее настигает нас, подобно бульдожьей хватке. Тайна будет здесь, если мы захотим быть схваченными. Но ее здесь не будет, если мы этого не захотим.
Ее взгляд ласкал восточное небо, где над далекими горами поднималось солнце. Минуту спустя она вновь повернулась к старику. Ее глаза, казалось, поглотили сияние солнца и блестели, горя огнем.
- Октавио Канту будет приходить к нам лечиться, - сказала она. - может быть мало-помалу он расскажет тебе свой рассказ. Рассказ о том, как случай связывает жизни, о том, что только ведьмы знают, как закрепить их в один узел.
Октавио Канту кивнул в знак согласия. Робкая улыбка расползлась по его губам. Редкая бородка на его подбородке была такой же седой, как и волосы, торчащие из-под соломенной шляпы.
Октавио Канту приходил в дом доньи Мерседес восемь раз. По-видимому, она периодически лечила его с того времени, когда он был еще молодым. Вдобавок к своей старости и дряхлости, он был к тому же алкоголиком. Однако, донья Мерседес подчеркивала, что все его болезни были душевными. Он нуждался в заклинаниях, а не в медицине.
Сперва он неохотно беседовал со мной, но затем, возможно, почувствовав себя более уверенно, начал раскрываться. Мы часами обсуждали его жизнь. В начале каждой беседы он, казалось, был подавлен отчаянием, одиночеством и подозрительностью. Он допытывался, зачем я интересуюсь его жизнью. Но надо отметить, что он всегда сдерживал себя и, восстановив свой апломб, остаток беседы - час или целый день - рассказывал о себе искренне и раскованно, словно о совершенно другом человеке.


Октавио откинул в сторону кусок картона и пробрался через небольшое двероподобное отверстие внутрь лачуги. Здесь света почти не было, а едкий дым огня в каменном очаге вышибал из глаз слезы. Октавио сильно зажмурился и побрел в темноте на ощупь. Споткнувшись о какие-то жестянки, он сильно ударился головой о деревянный ящик.
- Будь проклято это вонючее место, - выругался он на одном дыхании. Октавио присел на миг на утрамбованный земляной пол и потер ногу. В дальнем углу этой жалкой хибары он увидел старика, спавшего на потрепанном заднем сидении, снятом с автомашины. Медленно, обходя ящики, веревки, тряпье и коробки, разбросанные на земле, он побрел туда, где лежал старик.
Октавио чиркнул спичкой. При тусклом свете спящий мужчина выглядел мертвым. При вдохе и выдохе его грудь двигалась так слабо, что казалось, будто он вообще не дышит. Выпирающие скулы буквально торчали на его черном истощенном лице. Его рваные грязные брюки были подвернуты до икр, а рубашка цвета хаки, с длинными рукавами, плотно облегала его морщинистую шею.
- Виктор Джулио! - воскликнул Октавио, энергично встряхивая старика. - проснись!
Сморщенные веки Виктора Джулио с трепетом открылись на миг, оголив бесцветные белки его глаз.
- Проснись! - заорал Октавио в полном отчаянии. Он схватил узкополую соломенную шляпу, лежавшую на земле, и с силой надел ее на растрепанные седые волосы старика.
- Что ты за дьявол? - заворчал Виктор Джулио. - чего тебе надо?
- Это я, Октавио Канту. Я назначен мэром твоим помощником, - объяснил он с важным видом.
- Помощником? - старик, шатаясь, поднялся на ноги. - мне не нужен помощник. - он напялил свои потрепанные, незашнурованные ботинки и начал бродить кругами по темной комнате, пока, наконец, не нашел бензиновый фонарь. Он зажег его, затем потер глаза и часто заморгал, внимательно рассматривая молодого человека.
Октавио Канту был среднего роста, с сильными бицепсами, выпиравшими сквозь расстегнутый выцветший синий жакет. Его брюки, которые казались слишком велики ему, мешковато обвисали на его новые лакированные туфли. Виктор Джулио тихо засмеялся, спросив, не думает ли Октавио обворовать его.
- Так ты, значит, новый человек, - сказал он скрипучим голосом, пытаясь определить цвет глаз Октавио, затемненных красной бейсбольной кепочкой. Это были летающие глаза цвета влажной земли. Виктор Джулио определенно заподозрил в чем-то молодого человека.
- Я никогда не видел тебя здесь прежде, - сказал он. - откуда ты взялся.
- Из Парагваны, - резко ответил Октавио. - здесь я временно. Я встречал тебя несколько раз на площади.
- Из Парагваны, - сонно повторил старик. - я видел песчаные дюны Парагваны. - он встряхнул головой и резким голосом осведомился: - что ты намерен делать в этом богом забытом месте? Разве ты не знаешь, что у этой дыры нет будущего? Ты просто прикинь, куда переселяется молодежь.
- Все меняется, - заявил Октавио, усердно уклоняясь от разговора о себе. - этот городок вырастет. Иностранцы скупят здесь кофейные плантации и поля сахарного тростника. Они построят здесь заводы и фабрики. Народ валом повалит в этот город. Люди придут сюда, чтобы разбогатеть.
Виктор Джулио скорчился от смеха. - заводы не для таких, как мы. Если ты застрянешь здесь слишком надолго, то кончишь подобно мне. - он положил руку на плечо Октавио. - я знаю, почему ты забрался так далеко от Парагваны. Ты бежишь от чего-то? - спросил он, пристально разглядывая беспокойные глаза молодого человека.
- А что, если так? - неловко уклонился Октавио. Он знал, что не скажет ему ничего. Никто не знал о нем в этом городе. Но что-то в глазах старика тревожило его. - дома у меня было несколько неприятностей, - пробормотал он уклончиво.
Виктор Джулио прошел шаркающей походкой к отверстию в хижине, снял джутовый мешок, висевший на ржавом гвозде, и вытянул оттуда бутылку дешевого рома. Его руки, переплетенные вздутыми венами, непроизвольно тряслись, когда он отвинчивал крышку бутылки. Не обращая внимания на то, что янтарная жидкость струится вниз по его тощей бороде, он несколько раз глотнул.
- Нам надо многое сделать, - сказал Октавио. - лучше собирайся и пойдем.
Я был молод, как и ты, когда другой мэр назначил меня помощником к одному старику, - вспомнил Виктор Джулио. - ах, как я был силен и усерден в труде. Но взгляни на меня сейчас. Даже ром уже не может согреть мое горло. - опустившись на землю, Виктор Джулио искал свою походную трость. - эта палка принадлежала тому старику. Он дал мне ее перед своей смертью. - он протянул Октавио темную, прекрасно отполированную трость. - она сделана из твердого дерева, растущего в джунглях Амазонки. Ее даже нельзя сломать.
Октавио мельком взглянул на трость, а затем спросил с нетерпением: - что толку в этой болтовне? Или нам больше нечем заняться?
Старик усмехнулся. - мясо замочено уже вчера. Сейчас оно должно быть готово. Оно на улице, позади лачуги, в стальном баке.
- Покажи мне, что надо делать с мясом? - попросил Октавио.
Виктор Джулио засмеялся. У него не было передних зубов, а оставшиеся желтые коренные зубы выглядели, словно два столбика в дыре его рта. - здесь и в самом деле нечего показывать, - сказал он сквозь взвизгивающий хохот. - я просто захожу к фармацевту, когда надо приготовить мясо. Он поливает мясо чем-то похожим на маринад. Фактически, - объяснял он, - ничего сложного в этом нет. - его рот расплылся в широкой ухмылке. - я всегда беру мясо из скотобойни, которая нравится мэру. - он сделал долгий глоток из бутылки. - ром помогает мне войти в норму. - он почесал свой подбородок. - собаки настигнут меня в один из этих дней, - прошептал он со вздохом и вручил полупустую бутылку Октавио. - ты лучше хлебни немного.
- Нет, спасибо, - вежливо отозвался Октавио. - я не могу пить на пустой желудок.
Виктор Джулио раскрыл свой рот, готовясь сказать что-то. Но вместо этого он поднял дорожную трость и джутовый мешок, пригласив Октавио следовать за ним. Увлеченный чем-то, он на миг остановился и взглянул на небо. Оно было ни темным, ни светлым, но каким-то необычно и угнетающе серым, что бывает иногда перед рассветом. Вдали он услышал лай собаки. - мясо здесь, - сказал он, указывая подбородком на стальной бак, стоящий на деревянном обрубке. Он передал Октавио свернутую веревку. - если ты подвяжешь на спину этот бак, тебе будет легче нести его.
Октавио со знанием дела обвязал веревку вокруг стального бака, поднял его на спину и, скрестив веревки на своей груди, прочно завязал не ниже пупка. - это все, что нужно? - спросил он, уклоняясь от взгляда старика.
- У меня в мешке есть еще несколько запасных веревок и канистра с керосином, - объяснил Виктор Джулио, снова отхлебнув глоток рома и небрежно засунув бутылку в карман.
След в след они зашагали сухим оврагом, который рассекал заросли тростника. Кругом стояла тишина, нарушаемая лишь трелями сверчков и ласковым ветерком, снующим между кинжальных отростков тростника. Виктор Джулио беспокойно вздохнул. У него болела грудь. Он чувствовал себя усталым. Ему хотелось лечь на твердую землю здесь, лежать... Его взгляд часто возвращался к лачуге, которая становилась все меньше и меньше. Предчувствие охватило его. Конец был близок. Он уже давно знал, что слишком стар и слаб для той работы, которую должен выполнять. Это был только вопрос времени, поэтому они прислали нового человека.
- Виктор Джулио, идем, - нетерпеливо закричал Октавио. - уже поздно.


Город тихо спал. Лишь несколько старых женщин толпилось у церкви. Покрыв свои головы черными платками, они прошли мимо двух мужчин, не отвечавших на их приветствия. На узких бетонных тротуарах, пытаясь найти защиту у безмолвных домов, перед закрытыми дверьми, свернувшись, лежали костлявые и ужасные на вид собаки.
По команде Виктора Джулио Октавио опускал стальной бак на землю и открывал тугую крышку. Пользуясь длинными деревянными щипцами, которые он вытащил из своего мешка, старик выбирал из бака большой кусок мяса и кидал его собаке. Таким образом он и Октавио медленно пересекли весь город, подкармливая каждую бездомную собаку, мимо которой они проходили. С жадностью, виляя хвостами, животные пожирали смертельную еду.
- Сожрут тебя в аду эти собаки, - закричала толстая старуха, закрывая за собой большую деревянную дверь старой католической церкви по другую сторону площади.
- Совсем спятила, - заорал в ответ Виктор Джулио, вытирая свой нос рукавом рубашки. - я думаю, из тебя мы в будущем приготовим хороший корм для собачек.
- Я насчитал семнадцать, - пожаловался Октавио, распрямляя заболевшую спину. - судьба дохлых псов оттягивает мои плечи.
- Что ж, взвалим на них еще одну, - сказал Виктор Джулио. Зловещая улыбка скривила его лицо. - здесь есть еще одна собака, которой не суждено найти смерть на улице.
- Что ты хочешь сказать? - спросил Октавио и развернул вокруг головы свою красную бейсбольную кепку, озадаченно вглядываясь в его лицо.
Глаза Виктора Джулио сузились, его зрачки блестели злыми огоньками. Его худое старое тело дрожало от ожидания. - я сильно нервничаю. Сейчас я убью черного германа, пастушью собаку лавочника Лебанесы.
- Ты не сделаешь этого, - запротестовал Октавио. - это не бродячая собака. Она не больна. Ее хорошо кормят. Мэр говорил только о бездомных и больных собаках.
Виктор Джулио громко выругался и зло посмотрел на своего помощника. Он не сомневался, что это был его последний шанс воспользоваться ядом. Если не Октавио, так кто-то другой будет ведать уничтожением собак к концу текущего сезона. Он понимал, почему молодой человек не хочет причинять кому-то неприятности, но это же не его забота. Он жаждал смерти собаки Лебанесы с тех пор, как она покусала его. Это был последний шанс.
- Этого пса обучили для травли, - сказал Виктор Джулио. - каждый раз, вырвавшись, он кусает кого-то. Он искусал меня несколько месяцев тому назад. - старик оголил свою израненную ногу. - посмотри на шрам! - сердито ворчал он, растирая лиловое узловатое место на своей икре. - Лебанеса даже не побеспокоился отвести меня к доктору. Не знаю, кто из них бешеный, собака или ее хозяин.
- Все равно ты не убьешь собаку, - настаивал Октавио. - этот пес не уличный. У него есть владелец. - он умоляюще посмотрел на старика. - ты только напросишься на неприятность.
- Кого это волнует? - воинственно огрызнулся Виктор Джулио. - я ненавижу это животное, и у меня не будет другой возможности убить его. - он бросил свой мешок на плечо. - пошли, идем же.
Октавио неохотно последовал за стариком. По узкому переулку они вышли на окраину города и остановились перед большим зеленым домом.
- Собака должна быть за домом, - сказал Виктор Джулио. - посмотрим.
Они пошли вдоль кирпичной стены, окружавшей задний двор. Но собаки здесь не было.
- Давай оставим это, - зашептал Октавио. - я уверен, что собака спит внутри дома.
- Она должна выйти, - сказал Виктор Джулио и заколотил тростью по стене.
Громкий лай расколол утреннюю тишину. Старик возбужденно подпрыгнул, размахивая тростью в воздухе. - дай мне остатки мяса, - потребовал он.
Октавио снял веревку со своей груди и неохотно опустил стальной бак на землю. Старик вытащил деревянными щипцами последние куски мяса и бросил их через забор.
- Ты только послушай, как эта скотина глотает отраву, - весело болтал Виктор Джулио. - эта злобная тварь так же голодна, как и остальные.
- Пойдем быстрее отсюда, - зашептал Октавио, закидывая бак на спину.
- Не спеши, - рассмеялся старик. Чувство восторга охватило его, когда он нашел, на что встать.
- Идем, - настаивал Октавио. - нас могут заметить.
- Не смогут, - спокойно заверил Виктор Джулио, поднимаясь на шаткий деревянный ящик, приставленный к стене. Встав на цыпочки, он рассматривал беснующуюся собаку. Яростно лая и не жалея своего горла, животное разбрызгивало пену и кровь, пытаясь вырваться на свободу. Вот уже ноги перестали сгибаться. Пес свалился набок. Сильные судороги скрутили его тело.
Виктор Джулио задрожал. - как он тяжело умирал, - шептал он, спрыгнув с ящика. Он не чувствовал никакого удовольствия от того, что отравил собаку Лебанесы. Все эти годы, уничтожая собак, он всегда избегал смотреть на то, как они умирают. Он никогда не получал удовольствия, убивая бродячих дворняжек города. Это была только его работа, единственно доступная для него.
Смутный страх закрался в сердце Виктора Джулио. Он посмотрел на пустынную дорогу внизу. Затем, подогнув большой палец на левой руке, он положил между ним и запястьем свою трость. Держа руку вытянутой, он начал вращать трость взад и вперед так быстро, что казалось, будто трость подвесили в воздухе.
- Что это за фокус? - спросил Октавио, увлеченно наблюдая за ним.
- Это не фокус. Это искусство. Это единственное, что я делаю хорошо, - печально пояснил Виктор Джулио. - по утрам и после обеда я развлекаю маленьких детей на площади. Некоторые дети даже дружат со мной. - он передал трость Октавио. - попробуй. Посмотрим, сможешь ли повторить это.
Виктор Джулио взахлеб хохотал над неуклюжими попытками Октавио удержать трость так, как полагалось. - это требует долгих лет практики, - сказал старик. - надо развивать свой большой палец, оттягивая его назад, пока он не коснется запястья. И ты должен двигать рукой очень быстро, чтобы трость не имела времени упасть на землю.
Октавио вернул ему трость. - давай лучше поймаем этих собак! - воскликнул он, удивленный внезапным появлением утреннего зарева и красочных пятен, возникших на восточном небе.
- Виктор Джулио, подожди меня, - закричал позади них ребенок.
Босая, с черными спутанными волосами, завязанными на затылке, шестилетняя девочка быстро догоняла мужчин. - посмотри, какую игрушку подарила мне тетя, - сказала она, позволив старику посмотреть на щенка, отцом которого был только что отравленный Герман. - я назвала ее Бабочкой. Она очень похожа на бабочку, правда?
Виктор Джулио сел на бордюр. Маленькая девочка устроилась рядом с ним и положила ему на колени прелестного пухлого щенка. В смятении он пробежал пальцами вдоль черной и бледно-желтой шкурки.
- Покажи Бабочке, как ты заставляешь танцевать свою палку, - попросила девочка.
Виктор Джулио опустил собаку и вытащил из кармана бутылку рома. Не переводя дыхания, он полностью осушил ее и бросил обратно в мешок. Старик с тоской оглядел радостное лицо ребенка. Скоро она вырастет, подумал он. Она не долго будет сидеть с ним под деревьями на площади и помогать ему наполнять мусорные баки тряпьем и хламом, веря в то, что ночью все это превратится в золото. Он задумался, будет ли она тоже кричать на него и издеваться над ним, как это делает большинство повзрослевших детей. Он сильно зажмурился. - пусть смотрит, если только палочка захочет танцевать, - прошептал он и встал, растирая свои скрипучие колени.
Словно околдованные, Октавио и ребенок уставились на трость. Казалось, она танцевала сама по себе, оживляемая не только быстрым и изящным движением рук Виктора Джулио, но также и ритмичным топотом его ног, его хриплым и все же мелодичным голосом, которым он пел детские стишки.
Октавио опустил бак и сел на него, восхищаясь мастерством старика. Виктор Джулио остановился на полуслове. Его трость упала на землю. С удивлением и ужасом он смотрел на щенка, лакавшего сок отравленного мяса, который тихо сочился из бака.
Девочка подняла трость и подала ее Виктору Джулио. - я никогда не видела, чтобы ты ронял ее, - заметила она с беспокойством. - палочка устала?
Виктор Джулио положил дрожащую руку на ее головку и нежно погладил ее челку. - я возьму Бабочку на прогулку, - сказал он, - а ты возвращайся в кроватку, пока твоя мама не нашла тебя здесь. Встретимся попозже на площади. Мы снова будем вместе собирать будущие слитки золота. - он поднял пухлого щенка на руки и сделал знак Октавио следовать за ним по улице.
Бродячие собаки уже не лежали перед закрытыми дверьми, но раскинув свои негнущиеся лапы, они валялись посреди пыльных переулков и их остекляневшие глаза пристально и тупо смотрели в пространство. По одной Октавио связывал их веревкой, которую Виктор Джулио вытащил из своего мешка.
Бабочка, все ее тело конвульсивно тряслось, извергала струйку крови на брюки старика. Он с отчаянием встряхнул ее головку. - что я скажу малышке? - прошептал он, связывая отравленного щенка с другими животными.
Они сделали два обхода, а затем утащили мертвых собак за окраину города, за дом Лебанесы, за пустые поля, вниз по сухому ущелью. Виктор Джулио прикрыл их грудой сухих веток, полил кучу керосином и поджег. Собаки горели медленно, наполняя воздух запахом паленого мяса и шерсти.
Едва переводя дух, с легкими, забитыми копотью и дымом, двое мужчин выбрались из ущелья. Не в силах дальше продолжать путь, они рухнули под тень цветущей красным цветом акации.
Старик растянулся на твердой земле, еще прохладной после ночи. Его руки тряслись. Он закрыл глаза и попробовал успокоить свое дыхание в надежде, что это развеет боль, стеснившую его грудь. Он мечтал о сне; о сне, в котором теряешь себя.
- Пожалуй, я уйду, - сказал Октавио спустя некоторое время. - буду делать какую-нибудь другую работу.
- Останься со мной, - попросил старик. - мне надо рассказать ребенку о собаке. - он сел и умоляюще взглянул на Октавио. - ты можешь помочь мне. Дети очень рано начинают бояться меня. Она одна из немногих, кто дружит со мной.
Ужасная пустота в голосе Виктора Джулио напугала Октавио. Он прислонился к стволу дерева и закрыл свои глаза. Он не мог больше видеть этот страх и отчаяние, отпечатанные на лице старика.
- Пойдем со мной на площадь. Пусть каждый узнает, что ты новый человек, - умоляюще просил Виктор Джулио.
- Я не останусь в этом городе, - грубо отрезал Октавио. - мне не нравится эта работа. Мне не нравится убивать собак.
- Вопрос не в том - нравится или не нравится, - заметил Виктор Джулио. - это вопрос судьбы. - он грустно улыбнулся, его взгляд скользнул в направлении города. - кто знает, может ты останешься здесь навеки, - прошептал он, снова закрыв свои глаза.
Тишину нарушил гул сердитых голосов. Внизу по дороге двигалась группа мальчишек под предводительством старшего сына Лебанесы. Они остановились в нескольких шагах от двух мужчин.
- Ты убил мою собаку, - зашипел сын Лебанесы и плюнул дюймом дальше ноги Виктора Джулио.
Опираясь на трость, старик поднялся на ноги.
- Почему ты так думаешь обо мне? - спросил он, пытаясь выиграть время. Его руки дрожали. Он нашарил в мешке бутылку рома и остолбенел от того, что она была пуста, не в силах вспомнить, когда же выпита последняя капля.
- Ты убил собаку, - повторял мальчик нараспев. - ты убил собаку. - проклиная и толкая его, мальчишки пытались вырвать его трость и джутовый мешок.
Виктор Джулио отступил назад. Размахивая своей тростью, он вслепую колотил насмешливых юнцов. - оставьте меня в покое! - закричал он дрожащими губами.
На мгновение напуганные его яростью, юноши притихли. Вдруг, словно только что заметив, что Виктор Джулио не один, они повернулись к Октавио. - кто ты? - кричал один из мальчишек, переводя взгляд от одного мужчины к другому, возможно оценивая результаты их обоюдного сговора. - ты со стариком? Ты его помощник?
Октавио не ответил. Взмахнув веревкой над своей головой, он защелкал ею перед собой, как хлыстом. Смеясь и вскрикивая, ребята пытались уклониться от прицельных ударов. Но когда некоторым из них веревка обожгла не только икры и бедра, но плечи и руки, они отступили назад. Они ринулись за Виктором Джулио, который тем временем убегал к ущелью, где еще догорали собаки.
Старик оглянулся. От ужаса у него расширились зрачки, мальчишки были почти за его спиной. Они не казались ему людьми; они напоминали ему свору лающих псов. Он попробовал бежать быстрее, но жгучая боль в груди тормозила движения.
Мальчишки, поднимая гальку, бросали ее в него, просто подшучивая над ним. Но когда сын Лебанесы потянулся за большим камнем, остальные ребята постарались превзойти друг друга - в ход пошли большие осколки породы. Один из них попал Виктору Джулио в голову. Он зашатался. Глаза его ничего не видели, земля уплывала из-под ног. Старик покачнулся и свалился с обрыва.
Ветер донес из ущелья сдавленный крик. Запыхавшись, с лицами в полоску от пыли и пота, мальчики стояли, глядя друг на друга. Затем, словно по какому-то сигналу, они бросились в разные стороны.
Октавио сбежал вниз по крутому склону и опустился на колени перед неподвижным телом Виктора Джулио. Он сильно встряхнул его. Старик открыл глаза. Дыхание слабеющими вспышками выходило из него. Голос был слабым, приглушенным звуком. - я знал, что конец близок, но думал, что это конец моей работы. Мне и в голову не приходило, что все закончится таким образом. - его зрачки блеснули странно яркими красками. Он пристально взглянул в глаза своего помощника. Жизнь ушла.
Октавио безумно встряхнул его. - Иисус! Он мертв! - Октавио перекрестился и поднял свое вспотевшее лицо к небу. Несмотря на ослепительное сияние солнца, бледная луна была отчетливо различима. Он хотел помолиться, но не мог вспомнить ни одной молитвы. Единственный образ засел в его мысли - множество собак преследовало старика по полям.
Октавио почувствовал в своих руках нарастающий холод, его тело начала бить дрожь. Можно снова убежать в другой город, подумал он. Но тогда они заподозрят его в убийстве Виктора Джулио. Лучше оставаться некоторое время в городе, пока все не прояснится, решил он.
Октавио наблюдал за мертвецом. Затем, поддавшись порыву, он поднял трость Виктора Джулио, лежавшую рядом. Он погладил ее и потер прекрасно вырезанный набалдашник о свою левую щеку. Он почувствовал, что она всегда принадлежала ему. Стало интересно, сможет ли он когда-нибудь воспроизвести танец трости.